Руническое письмо в Монгольское время

Таким образом, показанные лексико-фонетические и орфографические особенности двух кратких енисейских надписей Е 37/2 и Е 24/10 хорошо соотносятся друг с другом и с несомненностью свидетельствуют о продолжении применения в Южной Сибири этой рунической письменности позднее XIII в., в период пребывания Саяно-Алтайского нагорья во владениях монгольской империи. Установив этот факт, следует понять породившие его исторические условия.

Прежде всего необходимо принять во внимание то обстоятельство, что использование в любом обществе определенной системы письменности имеет не только культурное, идеологическое, но и издревле осознаваемое политическое значение. Отсюда следует, что сохранение в монгольское время енисейской рунической письменности — былого официального письма Древнехакасской державы — могло быть лишь следствием реальной попытки возродить на Енисее утраченную государственную самостоятельность. По всей видимости, на политическую осознанность этого акта, противостоящего распространению государственной вертикальной или квадратной монгольской письменности, указывает факт сохранения в поздних рунических надписях характерных черт ранней, классической енисейской палеографии. Обнаружение енисейских надписей монгольского времени и в Хакасии, и в Туве позволяет соотнести их с попыткой воссоздания древней местной государственности на всей территории Саянского нагорья.



Согласно письменным источникам, в 1273 г. в бассейне и Среднего, и Верхнего Енисея произошло победоносное восстание, в результате которого власть монгольских феодалов была низвергнута. В течение 20 лет — вплоть до 1293 г. — к северу и к югу от Западных Саян вновь осуществлялось правление древне-хакасских князей. Этот заключительный период самостоятельного существования древнего государства тюркоязычного населения Южной Сибири явился временем его духовного возрождения. Судя по археологическим данным, в это время произошел и определенный,экономический подъем, местная культура и производство продолжали сохранять прежние традиции самобытного развития. По-видимому, именно тогда и был осуществлен возврат к енисейской государственной письменности.

В условиях предыдущего монгольского владычества, к 1273 г.. длившегося более полувека, в языке саяно-алтайских тюрков вполне могли уже произойти определенные, прежде всего лексические и фонетические, изменения. Быть может, именно они нашли отражение в надписи Е 37/2. Наиболее вероятно, что в письменной речи, теснее связанной с различными формами государственной жизни, требовавшей от писцов-профессионалов двуязычия, монголизмы всякого рода (прежде всего канцеляризмы официального делопроизводства) появились ранее, чем в разговорном языке общества. В юаньскую эпоху, по-видимому,' в целом происходят заметные сдвиги в языке средневековых хакасов. Так, под 1293 г. источники впервые упоминают не известный с танского времени этнонии «xaFac/хакас», а производную от него в результате слоговой метатезы форму «хасха». В этот же период отмечается и ранее не свойственный для языка процесс стяжения гласных при выпадении согласного в интервокальной позиции (этноним «хаао, например, возник как результат подобного видоизменения того же имени «xaFac/хакас» и, оснастившись монгольским показателем множественного числа, приобрел вид «хаазут»). Оба отмечаемых языковых явления (как и обе новые формы этнонимов) присущи современной хакасской речи, формирование основ которой, очевидно, следует связывать с монгольским временем.

Если соотнесение лексических особенностей Е 37/2 с событиями 1273—1293 гг. кажется вполне допустимым, то для того, чтобы убедиться в возможности формирования лексического своеобразия Е 24/10 именно в эти годы, прямых данных нет, хотя очевидно, что и они проявляются в монгольское время. Предполагая, что XIII в. является нижней датой выявляемого ныне позднего периода существования рунического письма в Южной Сибири, мы вместе с тем не можем считать юаньскую эпоху верхним пределом бытования енисейской письменности. Ряд важных прямых и косвенных свидетельств письменных и устных источников позволяет заключить, что остатки древнехакасской государственности в виде сохранения династической традиции, системы управления, прежней титулатуры уцелели в бассейне Среднего Енисея по крайней мере вплоть до полного его присоединения к Российскому государству в начале XVIII в. К этому времени относятся и последние упоминания о некой самобытной письменности. Тогда, пожалуй, произошло и последнее политическое разъединение Хакасии и Тувы.

«Книжная» природа новой орфографии рунических надписей

Отмеченные политические условия последней четверти XIII в. были вполне пригодными для того, чтобы вернуть в сферу официального обращения енисейское руническое письмо. Но указания на них для объяснения произошедших изменений в нормах правописания, отмечаемых в обеих надписях XIII—XV вв., было бы явно недостаточно. Полное палеографическое и орфографическое единство двух изучаемых рунических памятников, разделенных восемью хребтами западносаянских гор и расстоянием в 400 км, указывает на то, что как облик употребленных в них письменных знаков, так и манера полного обозначения на письме гласных звуков в обоих случаях не является лишь результатом личного опыта каждого резчика. При учете абсолютно иных норм правописания, демонстрируемых двумя сотнями эпиграфических памятников классического периода енисейского письма, становится очевидно, что надписи Е 37/2 и Е 24/10 характеризуют новую единую систему орфографии, служащую признаком самостоятельного позднего этапа существования енисейской рунической письменности.

Традиция закономерного опускания при письме находящихся в определенных позициях гласных, столь характерная для всех азиатских рунических письменностей домонгольского времени, восходит еще к древней семитической основе местных письменностей Средней и Центральной Азии раннего и развитого средневековья. Сохранена она и в уйгурском письме, передана от него старомонгольской вертикальной письменности. В юаньском квадратном письме гласные буквы не считались самостоятельными и в начале слова следовали за дополнительными знаками, не имевшими звукового значения. Гласный «а» после согласных вообще не обозначался. Приходится заключить, что возможное влияние официальных письменных систем монгольского государства в XIII—XIV вв. не могло привести к введению в позднем руническом письме отмечаемых новых орфографических норм. Вместе с тем очевидно и то, что их появление не вызывалось внутренними потребностями развития письменной тюркской речи на рунической основе.



Кардинальное отличие рунических алфавитов. Азии от одновременных им письменностей состоит в том, что только их построение отвечало фонетическим особенностям тюркских языков (прежде всего закону гармонии гласных). Избранная система двойных обозначений согласных, не только полностью соответствовавшая, но и талантливо усовершенствовавшая принцип неполного написания гласных в отношении тюрской речи, была, как мы видим, сохранена на позднем этапе существования енисейского письма без изменений.

Последовательное алфавитное письмо с обозначением всех звуков слов было издавна характерно для средиземноморской античной традиции. Там, где она встречалась с письменами финикийско-арамейского корня, нередко отмечается ее влияние на последние, выражавшееся в полной вокализации письма. Например, попытка обозначения на письме всех гласных (прежде всего заметная по передаче краткого «а» в середине слова), предпринятая в согдийской в отличие от остальных средиеиранских письменностей, расценивается специалистами как влияние греко-бактрийское орфографии. Весьма показательно, что, хотя в собственно согдийской письменности строгий алфавитный уровень орфографии так и не был достигнут, он оказался присущ согдийско-манихейским и согдийско-христианским текстам.

Наиболее вероятно, что человек, разработавший новые нормы позднего рунического правописания, сделал это на базе подобной письменной традиции западного корня. Основой для него послужила орфография письменного языка, не знающего закона гармонии гласных и осуществляющего принцип вокализованного письма. По-видимому, это был средневековый хакас, получивший образование в манихейской общине. В пользу сказанного свидетельствуют три существенных обстоятельства.

Во-первых, следует отмети-.ь, что именно для тюркоязычной манихейской среды VIII—X вв. известно употребление наряду с собственно манихейским и уйгурским также и рунического письма. В Восточном Туркестане это явление приобрело достаточно широкое распространение, о чем свидетельствуют не только найденные там рунические религиозные рукописи, написанные по-тюркски, но и духовные тексты на среднеперсидском языке, выведенные рунами, а также фрагмент учебной рунической азбуки, звуковые значения букв которой переданы манихейским письмом.

Во-вторых, именно манихейские рунические рукописи (и некоторые светские тексты, происходящие из тех же местонахождений и тоже выполненные младшим орхонским письмом) демонстрируют ранние примеры несоблюдения классического рунического правописания. Характер таких отклонений совершенно очевиден: на письме обозначаются все гласные, кроме широких негубных «а» и «а» («е») (ср. подобные особенности орфографии Е 24/10). Можно указать тексты, состоящие из трех десятков строк, в которых знак для узкого негубного пропущен лишь однажды. Привнесение такой орфографии из норм манихейского письма не вызовет сомнений, если учесть, что совершенно так же написаны рунами среднеперсидские по языку рукописи (единственный пропуск «i» см. Отличие лишь в том, что в них часто обозначались и широкие гласные.

Правда, тюрки-манихейцы VIII—X вв., пользуясь руническим письмом, не всегда бывали последовательны в соблюдении этих правил. Им мешали знания классических норм рунического правописания: обычно они допускали пропуск узких негубных гласных при написании аффиксов (наиболее часто — показателя -lig/-l"i часто позволяли себе двоякую передачу одних и тех же форм (например, mi's / -mi s), что особенно заметно в крупных текстах. Обнаруживаются примеры необозначенных узких негубных гласных в иных случаях (и в аффиксах, и в абсолютном начале, и в середине, и в открытом слоге в конце слов). Случались даже пропуски губных гласных (правда, в написании одного и того же слова ur(u)hu.

Неполная последовательность в перенесении на руническое письмо принципов манихейской орфографии особенно хорошо проявляется в кратких приписках писцов к религиозным текстам, например в колофоне «Irq bitig», а также в рукописях светского содержания. В одной из последних встречаем фразу, почти совпадающую с наскальной надписью Е 24/10. Однако, сравнивая их написание (стк. 11, табл. III, в]: isiz j(a)b'i'z qul b(i)tidim), заметим, что в позднеенисейском камнеписном тексте принцип полного обозначения гласных соблюден строже, чем в рукописи домонгольского времени.

И наконец, в-третьих, следует учесть, что манихейство распространилось в Древнехакасском государстве в качестве официальной религии уже к середине IX в.. Оно, следовательно, могло не только сохраниться (как в некоторых областях Китая и пунктах Великого шелкового пути, где оно продержалось до XIV в., но и получить в новых политических условиях последней трети XIII в. новый импульс для возрождения и возвращения прежних позиций.



К сожалению, имеющиеся сегодня материалы не позволяют полностью прояснить черты орфографической реформы, присущей позднему этапу енисейского письма. Надписи Е 37/2 и Е 24/10 отмечают лишь обязательность обозначения на письме узких негубных («i») и губных («и») гласных и возможность пропуска широких негубных («а», «а/е»). Насколько последняя черта была характерной, остается неизвестным, а вместе с тем — и вопрос о степени строгости в применении алфавитного принципа письма. Как бы там ни было, можно отметить, что свойственное раннему классическому периоду «светское» написание на позднем этапе сменилось на книжно-церковную по своей природе «манихейскую руническую» орфографию.

Поскольку новые орфографические требования, как мы видели, распространились и на Хакасию, и на Туву, ясно, что реформа правописания проводилась на всей тогдашней территории страны, т. е. была правительственной, а ее создатель отражал государственную идеологию. Таким образом, весьма вероятное обращение самостоятельного южносибирского государства к религии западного происхождения (скорее всего, к манихейству) может являться еще одним, ныне гипотетически реконструируемым признаком нового этапа существования рунического письма на Енисее и указывать на его хронологические пределы в рамках монгольского времени.

Можно полагать, что в борьбе за политическую, экономическую и идеологическую самостоятельность возрождаемой в конце XIII в. южносибирской державы местная знать опиралась на духовенство, оберегавшее, в силу присущего ему консерватизма, многие самобытные черты культуры Древнехакасского государства. С этим, вероятно, связано сохранение в позднеенисейских надписях характерных черт ранней, классической палеографии, как и формирование новых орфографических правил на основе норм, издавна существовавших в сфере религиозной литературы. Надпись Е 24/10 размещена на скале Хая-Бажи среди подобных молитвенных отметок IX—X вв. и, следовательно, подтверждает бытование в монгольское время и прежних культов, и тех же святынь, и старых форм их почитания.

Анализ двух кратких енисейских надписей, несмотря на скромную источниковедческую базу, выявляет настолько показательные и яркие лексические, орфографические и палеографические особенности, что позволяет с полным правом выделять новый период в истории енисейской рунической письменности, порождает новые связанные с ним историко-культурные вопросы, ответы на которые еще предстоит отыскать. Этот этап относится к концу XIII — началу XV в. В конце XIV — начале XV в. Южная Сибирь освободилась от монгольского владычества.